НА СУШЕ И НА МОРЕ
1970
Выпуск 10
Фантастический рассказ
Рис. Г. Чижевского.
Джо Дуллин меня зовут. Присматривал я за коровами
старого Фэррела, что возле Лэйзи Эф, за Ручьем. Клеймить коров да напиваться
в день получки — вот и все, что было стоящего в моей жизни, пока я не увидел,
как молодой Бак Тэррэнт вытаскивает из кобуры револьвер.
Вообще-то Бак всегда стрелял будь здоров.
К примеру, на сотню футов он мог двенадцать раз подряд влепить пулю всего
лишь в дюйме от цели. Но, видит бог, его ухлопали бы, пока он вытаскивал
револьвер.
Я видел пару раз еще до этого, как он тренировался
на Ручье. Выберет дерево, согнется в дугу, и, сдается мне, это он представляет,
что перед ним Билли Кид или еще кто, да тут же хвать за кобуру, вцепится
корявыми пальцами в рукоять, дернет, как черт, и уж револьвер выскакивает
из кобуры, а Бак целится и бьет без промаха. Но все это занимало у него
около полутора секунд, и, к примеру, Билли Кид или шериф Бен Рэндольф из
города, да хоть даже и я, Джо Дуллин, могли срезать его всего за полсекунды.
Так вот, в тот раз, когда я ехал вдоль Ручья и увидел Бака под деревьями,
я только ухмыльнулся, да и все.
Он стоял лицом к старому вязу, к которому
прибил игральную карту на высоте четырех футов, аккурат там, где у человека
сердце. Краешком глаза я видел, как он согнулся.
Выстрел раздался, когда каменистый склон разделял
нас. Я опять ухмыльнулся, представив себе неуклюжую повадку Бака.
Несчастный он был парень. Другого слова и
не подберешь. Несчастный, и все тут. Костлявый недомерок лет восемнадцати,
пучеглазый, рог до ушей. Свое прозвище он получил из-за золотых зубов,
а не из-за того, что был богат*. Он неплохо дрался и любил раздавать подзатыльники
парням, когда в точности знал, что может поколотить их. Его отец умер года
два назад, и он жил с матерью на маленькой ферме возле Ручья. Ферма была
захудалая. Бак, бывало, и пальцем не пошевелит, чтоб сделать чего-нибудь
по хозяйству. Изгороди повалились, двор весь зарос, дом разваливался, а
Бак знай себе слоняется по городу, норовя сцепиться с кем-нибудь в салуне
«Еще разок», да разъезжает по округе, или валяется под деревьями на берегу
Ручья, или — вот как сегодня — тренируется в стрельбе, сокрушая деревья
и камни.
Похоже на то, что ему всегда хотелось стать
самым сильным в округе. Он и ходить-то старался так и — уж потом мы узнали
— только и думал, когда валялся на траве, как бы ему всех одолеть.
Таким вот и был Бак Тэррэнт — низкорослый
злобный паренек, опасный, как гадюка, и всегда мечтавший стать над всеми.
Никогда он таким не стал бы и за миллион лет
— вот что самое смешное, да и вроде жалость он вызывал. Не было в нем настоящей
силы, только трусливая злоба, и все. А она-то может научить лишь одному
— как побыстрей управляться с оружием. Вот Бак и стал мерзким крысенком,
готовым пробиться в жизни любым способом, лишь бы пробиться. Он ограбил
бы вас тут же, стоило зазеваться.
Я услыхал еще один выстрел и выехал на открытое
место. Я был уже так близко, что видел десятку бубен, в которой Бак просверливал
пулями одно отверстие за другим. Стрелял он будь здоров, я уже говорил.
Потом заметил меня и вышел из-за
дерева — револьвер в кобуре, рука спереди на поясе. Я придержал лошадь
в десяти футах от него и стал ждать, что будет дальше.
Ох и смешон же он был в своих мешковатых штанах,
в грязной клетчатой рубахе, с большим револьвером на бедре!
— Кого это ты собираешься испугать, Бак? —
спросил я, окинул его взглядом с ног до головы и хмыкнул. — Ты выглядишь
так же грозно, как, к примеру, жена пастуха.
— А ты сукин сын,— сказал он.
Я весь подобрался и выпятил челюсть.
— Поосторожней, ты, ублюдок, не то получишь
по зубам и будешь валяться у меня в ногах.
— А разве ты не сукин сын? — злобно сказал
он.
И тут, дьявол меня забери, я чуть не выпал
из седла! Клянусь, я даже не заметил, как он двинул рукой — так быстро
он это проделал! Револьвер просто возник невесть откуда.
— Разве нет? — спросил он снова, и блестевшее
от смазки отверстие дула показалось мне воротами в преисподнюю.
Во рту у меня пересохло, я сидел в седле и
прикидывал, когда он меня прикончит. Я держал руки так, чтоб он их все
время видел, и старался выглядеть как можно дружелюбнее: в самом деле,
я ведь никогда не ссорился с Баком, разве что дразнил его изредка, да ведь
не больше, чем другие. Не было у него особых причин убивать меня.
Но лицо Бака было таким злобным и жестоким,
как у парней вроде него, когда они вдруг сообразят, что в их руках жизнь
и смерть.
И вот еще почему я струхнул.
Однажды я видел, как выхватывает револьвер
Бэт Мэстерсон. Он это проделывал за полсекунды, может чуть больше. Вы вряд
ли увидели бы движение его руки, только услышали бы шлепок по рукояти и
через мгновение — выстрел. Это требует длительной тренировки: вмиг выхватить
револьвер, прицелиться и выстрелить. Тренировка и умение начать первым
— вот что делает меткого стрелка. И сдается мне, такие, как Бак Тэррэнт,
всегда стремятся стать меткими стрелками.
Так вот, дуэль Мэстерсона с Джеффом Стюардом
в Эбилине выглядела так: шлепок, выстрел — и у Стюарда появился третий
глаз. Одно движение, быстрое, как молния. Но когда Бак Тэррэнт навел на
меня револьвер у Ручья, я ничего не увидел, совсем ничего. Он только согнулся,
и тут же на меня глянуло дуло револьвера. Это могло произойти только в
миллионную долю секунды, если секунду удалось бы разделить на миллион частей.
Это было самое быстрое выхватывание револьвера,
которое я видел в своей жизни. Нет, не может рука человека с такой скоростью
добраться до кобуры, ухватить и поднять тяжелый «писмейкер»*
по двухфутовой дуге.
Это было ну никак невозможно — и все-таки
произошло. И револьвер был направлен на меня.
Я не произнес ни слова.
Сидел себе в седле да думал обо всех этих вещах, а моя лошадь тихо брела
по склону, пока не остановилась пощипать травы. И все это время Бак Тэррэнт
стоял в той же позе, дикое злорадство горело в его глазах. Он знал, что
может убить меня в любой момент и что я об этом знаю. Когда он заговорил,
голос его дрожал, будто от сдерживаемого смеха — да только недобрым был
этот смех.
— Что скажешь, Дуллин? — спросил он. — Достаточно
быстро, а?
— Да, Бак, достаточно быстро, — ответил я.
Мой голос тоже здорово дрожал, но уж не от
желания посмеяться.
Бак сплюнул, с презрением глядя на меня. Он
стоял на высоком месте, и наши головы находились на одном уровне. Но я-то
чувствовал себя гораздо ниже ростом.
— Достаточно быстро! — фыркнул он. — Быстрей,
чем кто-нибудь еще может!
— Верно, это так, — сказал я.
— Знаешь, как я это делаю?
— Нет.
— Я думаю, Дуллин. Я думаю, что
мой револьвер у меня в руке. Как тебе это нравится, а?
— Чертовски быстро, Бак.
— Я только думаю — и он у меня в руке. Неплохое
выхватывание!
— Неплохое.
— Ты чертовски прав, Дуллин. Быстрее всех!
Я тогда не знал, что он хотел сказать, когда
говорил: «Думаю, что мой револьвер у меня в руке», но, будьте уверены,
у меня и мысли не было спросить его об этом. Глаза его горели так, что,
казалось, вот-вот прожгут дырки в ближайшем дереве. Бак снова сплюнул и
оглядел меня.
— Знаешь, Дуллин, можешь убираться к дьяволу.
Ты вшивый, богом проклятый, трусливый сукин сын. — Он холодно усмехнулся.
Он не оскорблял меня — просто нагло издевался.
Я, бывало, бил по морде за меньшее: могу постоять за себя, если меня затронут.
Но сейчас я начисто забыл об этом.
Он заметил, что я взбешен, стоял и наблюдал.
— Да, это очень быстро, Бак, — сказал я, —
я и не думаю с тобой соревноваться. Ты хочешь убить меня, что ж, не могу
препятствовать в этом и не подумаю вытаскивать револьвер. Нет, сэр, это
уж точно.
— Душа в пятки ушла, — ощерился он.
— Может, и так, — согласился я. — Встань на
мое место и спроси себя, что бы ты, черт побери, сделал.
— Трусливая душонка! — прорычал он, тараща
на меня свои наглые глаза.
У меня плечи свело, а рука так и потянулась
к револьверу. Ничего подобного никогда я еще не выслушивал.
— Не буду я доставать револьвер, — сказал
я. — Поеду-ка дальше, если ты не против.
Я осторожно взял поводья, повернул
лошадь и стал спускаться по склону. Я чувствовал на себе его взгляд и все
ждал пулю в спину. Да ее все не было. Потом Бак Тэррэнт крикнул:
— Дуллин!
Я повернул голову.
— Ну?
Он стоял все в той же позе. Чем-то напоминал
он мне сбесившегося койота: и глаза желтоватые, и слишком уж рот разевал,
выплевывая слова, и его большие кривые зубы блестели на солнце. Думается,
его бешеное желание грубить шло от одного: он теперь поступал, как хотелось
ему всегда, — нагло, безбоязненно, подло, и только потому, что выхватывал
револьвер быстрее всех. Это прямо-таки сочилось из него, как яд.
— Дуллин, — сказал он. — Часа в три я буду
в юроде. Передай от меня Бену Рэндольфу, что он сукин сын. Скажи ему, что
он хоть и шериф, а башка его навозом набита. Скажи ему, пусть на глаза
мне не попадается, когда я буду в городе, лучше пусть убирается, совсем
убирается отсюда. Передашь?
— Передам, Бак.
— Зови меня мистер Тэррэнт, ты, ирландский
ублюдок.
— Хорошо... мистер Тэррэнт, — сказал я и,
спустившись со склона, направился к дороге, идущей вдоль Ручья. Проехав
с сотню ярдов, я обернулся: Бак снова тренировался — согнулся, как по волшебству,
револьвер очутился в его руке, выстрелил...
Я ехал в город, чтобы сказать Бену Рэндольфу,
что он должен либо уехать, либо умереть.
Бен был долговязым, тощим
техасцем. Он приехал в город с севера лет десять назад, прижился в аризонском
климате да так и остался. Он был хорошим шерифом — достаточно твердым,
чтобы держать в руках большинство, и достаточно мягким, чтобы управляться
с остальными. За годы службы он стал еще более живым и проворным, чем раньше.
Когда я рассказал ему о Баке, он сгорбился
в своем кресле и начал раскуривать трубку: зажег спичку, и она горела,
пока не обожгла пальцы, — табака огонь и не коснулся.
— Это точно, Джо? — спросил он.
— Бен, я видел это четыре раза. Поначалу я
глазам своим не верил. Да, скажу я вам, он делает это быстро. Быстрее,
чем вы, или Хиккок, или я, или кто еще. Дьявол его знает, откуда это у
него.
— Но, — сказал Бен Рэндольф, зажигая другую
спичку, — не может это у него так получаться. — Его голос звучал почти
умоляюще: — Такая сноровка вырабатывается медленно, очень медленно. Вы
же знаете. Как он мог этому выучиться за несколько дней? — Он сделал паузу,
попыхивая трубкой. — Вы уверены, Джо? — спросил он снова из-за клубов дыма.
— Да.
— И он хочет иметь дело со мной?
— Так он сказал.
Бен Рэндольф вздохнул.
— Он несчастный малый, Джо, просто несчастный.
Если бы не умер отец, я думаю, он не был бы таким. Мать не в состоянии
направить его по верному пути.
— Вы ведь отбирали у него револьвер раза два,
а, Бен?
— Угу. И из города его выгонял, когда он становился
слишком уж опасен. Говорил ему, чтоб немедленно убирался домой и помогал
матери.
— Думаю, потому он и вызывает вас.
— Да. И еще потому, что я шериф. Я лучше всех
управляюсь с револьвером в округе, и он не хочет начинать с конца, это
не по нему. Сразу хочет стать первым.
— Он это может, Бен.
Шериф снова вздохнул.
— Понимаю. Если то, что вы сказали, правда,
мне и в самом деле плохо придется. И все же я должен идти к нему. Вы же
знаете, я не могу оставить город.
Я поглядел на его руку, что лежала на коленях,
— пальцы дрожали. Он сжал пальцы в кулак — и кулак дрожал.
— Вам надо бы уехать, Бен, — сказал я.
— Да, конечно, — мрачно ответил он. — Но я
не могу. Что будет с этим городом, если я сбегу? Разве кто-нибудь еще может
держать его в руках? Heт, черт побери. И вы это знаете.
— Таких сумасшедших опасных негодяев, как
он, надо бы убивать. — Я помялся. — И... может, выстрелить ему в спину,
если уж нельзя подстрелить спереди?
— Верно, — сказал Бен Рэндольф. — Рано или
поздно это произойдет. Но что случится за эго время? Сколько людей будет
убито? Это и есть моя работа, Джо, люди, которые могут погибнуть... Я должен
встать между Баком и ими, понимаете?
Я встал.
— Да, Бен, понимаю, но хочу, чтобы вы не делали
этого.
Он выпустил клуб дыма.
— У вас есть какие-нибудь соображения насчет
того, что он «думает» о револьвере в руке?
— Прямо ума не приложу. Может, он совсем рехнулся?
Еще один клуб дыма.
— Вы считаете, что я покойник, Джо, а?
— Похоже, что так.
В четыре пополудни Бак въехал
в город с таким видом, словно был его полным хозяином. Он сидел в своем
потрепанном старом седле, как раджа на слоне: правая рука низко на бедре
и чуть отставлена. В своей обвисшей шляпе, лихо надетой набекрень, с вытаращенными
глазами, он при своей костлявой фигуре выглядел как огородное пугало, пытающееся
походить на человека, на сильного человека. Но ведь он и в самом деле был
сильным человеком. Все в городе знали об этом от меня.
Никто не произнес ни слова, пока он ехал по
улице до коновязи перед салуном. Да и разговаривать-то особенно было некому.
Почти все попрятались по домам, можно было заметить лишь легкое движение
за окнами да колыхание занавесок.
Только несколько человек сидели в креслах
на верандах. Кое-кто стоял, прислонившись к стене. Они быстро глянули на
Бака и тут же отвернулись.
Я находился неподалеку, когда Бак привязывал
лошадь. Он с важным видом направился к салуну: правая рука на поясе, глаза
горят адским пламенем.
— Ты передал ему? — спросил он.
Я кивнул.
— Он придет к тебе, как ты сказал.
Бак коротко рассмеялся.
— Не нравится мне этот долговязый ублюдок.
Я подожду. Сдается мне, я в два счета покончу с ним.
Он глядел на меня, а лицо его приняло выражение,
какое он считал подобающим его грубому, ворчливому тону. Чудно, но почему-то
можно было с уверенностью сказать, что внутри он не такой. Не было в нем
настоящей твердости и силы. Вся его грубость, вся жестокость умещалась
в кобуре, ну а остальное в нем подлаживалось к этому.
— Вот что, — сказал он. — Что-то не нравишься
ты мне, ирлашка. Может, мне и тебя придется прикончить. Что мне стоит,
а?
Так вот, единственно, почему я стою сейчас
живой у дверей своего дома, — это то, что я сообразил: раз уж Бак имел
шанс пристрелить меня, да не сделал этого, я должен спастись, должен —
и все тут. И еще я подумал: вдруг, когда придет время выложить козыри,
я смогу что-нибудь сделать для Бена Рэндольфа, если только сам господь
бог мне поможет!
Ничего я так не желал тогда, как находиться
в комнате у окошка и смотреть, как Бак Тэррэнт собирается прикончить кого-то
другого.
— Нет, не сделаю я этого, — говорит Бак, мерзко
ухмыляясь. — Ты сходил и сказал шерифу, как я велел тебе, проклятому ирлашке,
овечьему пастуху с заячьей душонкой. Сказал ведь?
Я кивнул, а у меня прямо челюсти свело от
злости, да так, что кожа на лице чуть не лопнула.
Он ждал, что я пойду впереди него. И когда
увидел, что я не двигаюсь, расхохотался и пнул ногой дверь салуна.
— Входи, ирлашка, — бросил он через плечо.
— Я поставлю тебе самую лучшую выпивку.
Я вошел вслед за ним, и он, тяжело ступая,
направился прямо к стойке, взглянул старому Меннеру в глаза и сказал:
— Дай-ка мне бутылку самой лучшей отравы,
что есть в твоем заведении.
Меннер глядел на сопляка,
которого вышвыривал отсюда раз двадцать, и лицо его стало прямо белым.
Он повернулся, взял с полки бутылку и поставил на стойку.
— Два стакана, — сказал Бак Тэррэнт. Меннер
осторожно поставил два стакана.
— Чистых.
Меннер отполировал два других стакана полотенцем,
поставил их на стопку.
— Ты ведь не возьмешь денег за выпивку, а,
Меннер? — спросил Бак.
— Нет, сэр.
— И впрямь, что бы ты с ними делал? Отнес
бы домой и потратил на эту толстую телку, свою жену, да на свое отродье,
этих двух недоумков. А?
Меннер кивнул.
— Черт побери! Они не стоят такого беспокойства,
верно?
— Нет, сэр.
Бак заржал, взял стаканы, протянув один мне.
Он оглядел салун и увидел, что там почти пусто: Меннер за стойкой, в конце
зала пьяница, уснувший за столом, уронив голову на руки, да маленький человечек
в шикарном городском костюме, сидевший со стаканом в руке у окна и глазевший
на улицу.
— Где все? — спросил Бак у Меннера.
— Да ведь, сэр, похоже, они дома. Почти все
по домам сидят, — сказал Меннер. — Жаркий сегодня денек. Вот и все и...
— Бьюсь об заклад, он будет еще жарчей, —
резко бросил Бак.
— Да, сэр.
— Сдается мне, им это будет не по нутру, если
день будет жарчей. А?
— Да, сэр.
— Ну а я все же собираюсь его подогреть, слышишь
ты, старый ублюдок, да так, что все это почувствуют.
— Раз вы сказали, сэр, значит, так и будет.
— Может, и для тебя будет слишком жарко. Ну
да, так и будет. Что ты думаешь об этом?
— Я... я...
— Ты ведь выгонял меня отсюда. Помнишь?
— Д-да... но я...
— Гляди сюда! — Бак только сказал — и револьвер
появился у него в руке, тут как тут, а сам и рукой не шевельнул, ни на
дюйм.
Я смотрел на Бака: рука его лежала на стойке
у стакана, и вдруг револьвер очутился в ней, нацеленный прямо в живот Меннера.
— Понимаешь, — сказал Бак, ухмыляясь и глядя
на искаженное страхом лицо Меннера, — я могу влепить пулю, куда захочу.
Показать?
Его револьвер рявкнул, пламя сверкнуло над
стойкой, и на зеркале за стойкой появилась черная дырка с паутиной трещин.
Меннер стоял, а кровь стекала ему на шею с разорванной мочки уха.
Револьвер Бака снова рявкнул — и другая мочка
Меннера окрасилась кровью. А револьвер Бака был уже в кобуре — он попал
туда с той же скоростью, как и выскочил.
— Ну, пока хватит, — сказал Бак. — Выпивка
хороша, и, сдается мне, должен же кто-то мне подавать ее, а ты, старый
осел, больше всего годишься для такой работы.
Он больше и не глянул на
Меннера. Старик, весь дрожа, прислонился к полке за стойкой, две красные
струйки стекали ему на шею, заливая воротник рубашки. Я видел, как ему
хочется дотронуться до пораненных мест, узнать, что там и как, но он боялся
поднять руку.
Бак уставился на маленького человечка в городском
костюме, сидевшего у окна. Тот повернулся на звук выстрелов и сидел, глядя
прямо на Бака. Стол перед ним был мокрым: видно, резко повернувшись, незнакомец
разлил свою выпивку.
Бак оглядел шикарный костюм парня, его маленькие
усики и ухмыльнулся.
— Пошли, — сказал он мне, взял стакан и слез
с табуретки у стойки. — Узнаем, что это за франт.
Бак пододвинул стул и сел лицом к входной
двери, да и окно он мог так видеть.
Я взял другой стул и тоже подсел к незнакомцу.
— Хорошая стрельба, верно? — спросил Бак у
маленького франта.
— Да, — сказал тот. — Отличная стрельба. Признаюсь,
она меня просто поразила.
Бак грубо захохотал.
— Она и старое чучело поразила, — он повысил
голос: — Скажи, Меннер, ведь ты поражен?
— Да, сэр, — полным боли голосом ответил Меннер
из-за стойки.
Бак с ног до головы оглядел парня. Его наглые
глаза шныряли вниз и вверх: по шикарному жилету, полоске галстука, острому
личику с узким ртом, усиками и черными глазами. Он долго-долго смотрел
ему в глаза, а тот, казалось, ничуть не испугался.
Бак глядел на маленького франта, а маленький
франт глядел на Бака. Так оно продолжалось некоторое время, а потом Бак
опустил глаза. Он пытался держаться — как и до этого — с наглой настороженностью.
Да только плохо ему это удавалось.
— Ты кто, мистер? — хмуро и злобно спросил
он. — Никогда не видел тебя в здешних местах.
— Меня зовут Джэкоб Прэтт, сэр. Я направляюсь
в Сан-Франциско и дожидаюсь здесь вечернего поезда.
— Торговец?
— Простите?
Лицо Бака вмиг стало угрожающим.
— Ты слышал меня, мистер. Ты торговец?
— Я слышал вас, молодой человек, но я ничего
не понимаю. Вы хотите знать, не музыкант ли я, играющий на барабане?**
— Нет же, проклятый осел! Я хочу знать, чем
ты торгуешь? Ядовитыми снадобьями? Выпивкой? Мылом?
— Что вы... Я ничем не торгую. Я профессор,
сэр.
— Ну и ну, будь я проклят! — Бак поглядел
на него с некоторой опаской. — Перфессор, а? И чего же?
— Психологии, сэр.
— Чего это?
— Это наука о поведении человека, о причинах,
толкающих его на те или иные поступки.
Бак прямо заржал, и снова в его голосе появилось
рычание.
— Ну, перфессор, ты попал туда, куда надо.
Я покажу тебе самую настоящую причину, почему люди поступают так или иначе!
Перво-наперво, я и есть та главная причина в этом городе... Ха-ха!
Его рука лежала на столе — и вдруг «писмейкер»
очутился в ней, нацеленный прямехонько в четвертую пуговицу профессорова
жилета.
— Ну, понял?
Маленький человечек глаза вытаращил.
— Да, да, — сказал он и уставился на револьвер,
как загипнотизированный.
Чудно, да и только. Он ничуть не испугался,
а только вроде как сгорал от любопытства.
Бак опять уставился на профессора с той же
настороженностью, что и прежде. С минуту он сопел, кривя рот.
Потом сказал:
— Вы образованный человек, верно? Думаю, много
выучили всего. Или не так?
— Да, я полагаю, что так.
— Ну вот...
И снова Бак вроде замялся. Револьвер в его
руке опустился, и дуло уткнулось в стол...
— Вот что, — сказал он, медленно, — может,
вы скажете мне, как это, черт возьми...
Он умолк, и профессор сказал:
— Вы хотели сказать...
Бак глядел на профессора, его вытаращенные
глаза сузились, глупая ухмылка бродила по зверской роже.
— Вы скажете мне, что тут правда, а что вранье,
с моим револьвером?
— Но зачем здесь револьвер? Разве его присутствие
меняет что-нибудь?
Бак постучал тяжелым стволом по столу.
— Эта штука меняет чертову уйму вещей. Будете
спорить?
— Только не с револьвером, — спокойно сказал
профессор. — Он всегда побеждает. Однако я намерен беседовать с вами, если
только будете говорить вы, а не револьвер.
Я был прямо потрясен профессоровой
храбростью: того и гляди, Бак потеряет терпение и начнет разбрасывать свинец.
Но тут вдруг револьвер Бака снова оказался
в кобуре. Я заметил, что профессор опять словно удивился.
— Нервы у вас будь здоров, перфессор, — сказал
Бак, блудливо ухмыляясь. — Может, вы как раз и знаете то, что мне нужно.
Как Бак ни пыжился, все равно было видно,
что профессор снова побил его, словами — против револьвера, глазами — против
глаз.
— Что же вы хотите знать? — спросил профессор.
— Это... ну, — сказал Бак, и опять револьвер
очутился в его руке — и впервые при этом его лицо вместо того, чтобы стать
жестоким и угрожающим, осталось нормальным — глуповатым и немного растерянным.
— Как... как я вот это делаю?
— Хорошо, я вам объясню, — сказал профессор,
— но, может быть, вы сами ответите на свой вопрос, если расскажете все
с самого начала.
— Я... — Бак покачал головой, — ну ладно,
это получается тогда, когда я думаю о револьвере в моей руке. В первый
раз такая штука случилась сегодня утром. Я стоял у Ручья, где всегда тренируюсь,
и мне страсть как захотелось, чтобы я выхватывал револьвер быстрее всех
на свете, прямо чтоб совсем ни секунды не проходило. И это случилось. Револьвер
был в моей руке точь-в-точь, как сейчас. Я только протягивал руку вперед
...и револьвер тут же оказывался в ней. Господи, я чуть не свалился наземь
— так обалдел.
— Понимаю, — сказал профессор медленно. —
Вы просто думаете, что револьвер в вашей руке?
— Ну да, вроде того.
— Вы не могли бы проделать это еще раз, если
нетрудно, — и профессор наклонился вперед, чтобы видеть кобуру Бака. Револьвер
Бака появился в его руке. Профессор глубоко вздохнул.
— Теперь подумайте, что он у вас в кобуре.
Так оно и случилось.
— Вы ни разу не двинули рукой, — сказал профессор.
— Точно так, — сказал Бак.
— Револьвер просто внезапно возникал в вашей
руке. И затем таким же образом возвращался в кобуру.
— Верно.
— Телекинез, — торжественно сказал профессор.
— Теле... что?
— Телекинез, или перемещение материальных
объектов мысленной энергией.
Профессор наклонился и внимательно осмотрел
кобуру с револьвером.
— Да, это так. Трудно было поверить сразу,
но теперь я убежден окончательно.
— Как вы сказали?
— Т-е-л-е-к-и-н-е-з.
— Ну, и как я это делаю?
— Ничего не могу вам ответить. Этого никто
не знает. Проводилось довольно много опытов, отмечено немало фактов телекинеза,
но о таком поразительном случае, как ваш, я даже не слышал. — Профессор
наклонился над столом. — А вы можете, молодой человек, проделывать это
с другими предметами?
— С какими еще предметами?
— С бутылкой на стойке, например.
— Не пробовал.
— Попробуйте, прошу вас.
Бак уставился на бутылку. Она покачнулась,
еле дрогнула и опять застыла. Бак пялился на нее изо всех сил, чуть глаза
не вылезли. Бутылка задрожала.
— Черт, — сказал Бак. — Вроде не могу, не
получается у меня думать о ней так, как думаю о револьвере.
— Попытайтесь переместить этот стакан на столе,
— сказал профессор, — он легче бутылки и расположен ближе.
Бак уставился на стакан. Тот немного проехался
по столу, чуть-чуть. Бак взвыл, как собака, и, схватив стакан, швырнул
его в угол.
— Видимо, — сказал профессор, подумав, — вы
можете проделывать это только с вашим револьвером, ведь ваше желание очень
велико. Оно освобождает или создает некие психические силы, они-то и позволяют
совершать это действие. — Он помолчал, задумавшись. — Молодой человек,
а вы не могли бы переместить ваше оружие, скажем, на тот конец стойки?
— Это еще зачем? — подозрительно спросил Бак.
— Мне бы хотелось установить, на какое расстояние
действует ваш фактор.
— Нет, — злобно сказал Бак. — Черта с два
я это сделаю. Я отправлю туда свой револьвер, а вы вдвоем на меня наброситесь.
Не нужны мне такие фокусы. Спасибо.
— Как угодно,— сказал профессор спокойно.
— Я предлагал это в виде научного опыта.
— Ну да, — сказал Бак .— Хватит с меня твоей
науки, не то я проделаю другой опыт: узнаю, сколько нужно дырок проделать
в тебе, прежде чем ты загнешься.
Профессор откинулся на стуле и взглянул Баку
прямо в глаза. Через минуту Бак отвел взгляд.
— Куда же запропастился этот поганый трусливый
шериф? — рявкнул он, поглядев в окно, потом покосился на меня. — Ты передал
ему, чтоб он пришел, а?
— Да.
Несколько минут мы сидели молча.
Профессор сказал:
— Молодой человек, вы не смогли бы поехать
со мной в Сан-Франциско? Я и мои коллеги были бы весьма благодарны вам
за возможность исследовать ваш столь необычный дар. Мы смогли бы даже оплатить
рам то время...
Бак расхохотался.
— Пошел ты к черту, мистер. У меня есть идеи
почище, настоящие большие идеи. Нет на свете человека, кто мог бы побить
меня! Я доберусь до Билли Кида... Хиккока... До всех. Когда я буду входить
в салун, они станут подавать мне выпивку. Вхожу в банк, мне уступают очередь.
Ни один законник от Канады до Мексики не остановится в городе, где буду
я. Ну, черт возьми, можете вы мне это дать, вы, поганый маленький франт?
Профессор пожал плечами.
— Ничем не могу помочь вам.
— То-то и оно.
Вдруг Бак взглянул в окно, вскочил со стула.
— Рэндольф идет! Вы оба оставайтесь здесь
— может, я вас оставлю живыми. Перфессор, я хочу еще потолковать с тобой
об этом телекинезе. Вдруг я смогу направлять и пули в полете. Оставайтесь
здесь. Понятно?
Он повернулся и выскочил за дверь.
Профессор сказал:
— Он не сумасшедший?
— Рехнулся, как объевшийся ядовитой травы
бычок, — ответил я. — Видно, этим он и кончит. Безобразная тварь, ненавидит
всех, но теперь-то он в седле, и все остальные должны уступать ему дорогу.
Я с подозрением посмотрел на профессора.
— Послушайте, профессор. Вот вы говорили что-то
о телекинезе. Это так и есть?
— Абсолютно точно.
— И он в самом деле думает о револьвере в
своей руке?
— Именно.
— И быстрее всех выхватывает его?
— Невероятно, но так. Фактора времени практически
не существует.
Я встал. Никогда я не чувствовал себя так
скверно, как сейчас.
— Пошли, — сказал я. — Посмотрим, как там
будет.
Будто у меня появились какие-то сомнения в
способностях Бака. Мы вышли на веранду и приблизились к перилам. Возле
нас появился Меннер. Он повязал голову полотенцем, на котором проступали
красные пятна. Он смотрел на Бака, и ненависть была на его лице.
Улица была пуста. Только
Бак стоял футах в двадцати от нас, да в конце ее шел шериф Бен Рэндольф,
медленно ступая по густой пыли.
Несколько человек стояли на верандах, прижавшись
к стенам и дверям. Никто не сидел — все понимали, что сейчас произойдет.
— Будь все проклято, — сказал
я хрипло. — Бен слишком хороший человек, чтоб вот гак его убивали. И кто
его убьет? Какой-то псих, черт знает что делающий со своим револьвером.
Я почувствовал, что профессор смотрит на меня,
и обернулся.
— Так почему же, — сказал он, — вы все не
выступите против него? Десять человек вполне могли бы его окружить.
— Нет, это не годится, — сказал я. — Это не
пройдет. Кто-то из нас должен выйти первым и остановить его. Каждый из
нас должен выйти против Бака Тэррэнта, но всем сразу нельзя.
— Понимаю, — сказал профессор.
— Боже, — я в отчаянии сжал кулаки, — как
бы мне хотелось, чтобы его револьвер вернулся в кобуру или провалился куда-нибудь!
Бен и Бак были футах в сорока друг от друга.
Бен шел твердо, и рука его лежала на рукоятке револьвера. Думаю, он надеялся,
что Бак не убьет его первым выстрелом, и он сможет ответить.
Профессор как-то чудно смотрел на Бака.
— Надо его остановить, — сказал он.
— Ну что же, остановите, — ядовито сказал
я.
— Видите ли, — продолжал он, — у всех нас
есть способность к телекинезу. Я полагаю, что ее можно привести в действие
либо неистовой верой, либо сильнейшим желанием. Если исходить из этого
положения...
— Черт вас побери, вы слишком много говорите,
— со злостью сказал я.
— Это ведь ваша идея, — сказал профессор,
продолжая глядеть на Бака. — Помните, вы говорили, что вам хотелось бы,
чтобы его револьвер очутился в кобуре. В конце концов, если мы вдвоем выступим
против одного...
Я обернулся и посмотрел на профессора, будто
видел его впервой.
— Верно! — сказал я. — Господи... неужели
мы сможем это сделать?
— Мы можем попытаться, — сказал он. — Мы знаем,
что это возможно, а это почти выигранная битва. Раз он может, значит это
возможно и для других. Мы должны хотеть сильнее, чем он.
Бен и Бак были уже футах
в двадцати друг от друга. Бен остановился.
У него был усталый голос, когда он сказал:
— К твоим услугам, Бак.
— Ты, поганый шериф! — завизжал Бак. — Вонючий
подонок!
— Не нужно оскорблять меня, — сказал Бен.
— Этим ты меня не заденешь. Я могу говорить с тобой оружием, если ты готов.
— Я всегда готов, бобовый ты стручок! — взревел
Бак. — Может, ты выхватишь револьвер первым?
— Думайте о его оружии, — громко прошептал
профессор. — Выбросьте все из головы и думайте, что он не может это сделать!
Думайте! Думайте!
Бен Рэндольф схватился за кобуру, а в руке
Бака уже был «писмейкер». Мы с профессором как статуи застыли на веранде,
думали только о револьвере Бака, глядели на него, затаив дыхание.
Револьвер Бака заговорил. Пуля взбила пыль
у ног Бена.
Бен уже наполовину выхватил револьвер.
Дуло револьвера Бака смотрело вниз, он изо
всех сил старался поднять револьвер, так, что рука побелела. Он стрелял
и стрелял, и пули взбивали пыль у ног Бена.
Бен выхватил револьвер и прицелился.
Бак продолжал буровить пыль под его ногами.
Потом Бен выстрелил. Бак вскрикнул, револьвер
выпал из его руки. Бак пошатнулся и сел прямо в пыль, кровь хлестала у
него из плеча. Мы подошли, чтобы поднять его.
Профессор и я рассказали
Бену, как у нас все получилось. Больше никому мы не рассказывали. Думаю,
он нам поверил.
Бак отсидел две недели в городской кутузке,
а потом год в тюрьме штата за угрозы шерифу. Прошло уже шесть лет, как
его не видно и не слышно. Никто не знает, что с ним, да и не очень-то стараются
узнать.
Пока он сидел в городской тюрьме, профессор
целыми днями толковал с ним, даже отложил свою поездку.
Как-то вечером он сказал мне:
— Тэррэнт больше этого никогда не повторит.
Никогда — даже левой рукой. Выстрел окончательно разрушил его веру. Я разузнал
у него все, что мог, и теперь моя работа окончена.
Профессор уехал в Сан-Франциско, там он занимался
своими опытами. Он ими занимается и по сей день. Никак не может забыть,
что случилось в тот день с Баком Тэррэнтом. Ничего подобного у него так
и не получилось. Он писал мне, что ему не удалось больше проявить свою
способность к телекинезу. Говорит, пробовал тыщу раз, даже и перышка не
смог сдвинуть с места.
Вот он и думает, что, мол, мне одному удалось
повлиять на револьвер Бака и спасти Бену жизнь.
Я частенько думал обо всех этих чудных штуках.
Может, у профессора веры не хватает, слишком много он всего знает, сомневается
— вот у него ничего и не выходит. Не верит по-настоящему даже тому, что
видит собственными глазами.
Как там ни крути, в общем он хочет, чтобы
я приехал в Сан-Франциско и чтобы он делал со мной опыты. Может, когда
и соберусь. Но не похоже, что я найду когда-нибудь свободное время.
Дело в том, что у меня-то веры хватает, даже
с избытком. Что вижу, в это и верю. Так вот, когда Бен в прошлом году ушел
в отставку, я занял его пост — ведь у меня самый быстрый револьвер в здешних
местах. А вернее, во всем мире. Может, если бы я не был таким смирным да
миролюбивым, я бы стал знаменитостью.
Сокращенный перевод с английского
Н. Кондратьева
Об авторе
Джером Биксби — современный американский писатель. Специализируется в жанре так называемых рассказов о Диком Западе (вестерны). Второе его увлечение — научная фантастика. Часто его, как правило, небольшие, рассказы представляют собой сплав этих двух увлечений. Начал печататься в различных журналах в начале 50-х годов.
На суше и на море. Повести. Рассказы. Очерки. Статьи. Ред. коллегия:Н. Я. Болотников (сост.) и др.- М., «Мысль», 1970. С. 524 — 540.