Фантастический рассказ

Джо Дуллин меня зовут. Присматривал я за коровами старого Фэррела, что возле Лэйзи Эф, за Ручьем. Клеймить коров да напиваться в день получки — вот и все, что было стоящего в моей жизни, пока я не увидел, как молодой Бак Тэррэнт вытаскивает из кобуры револьвер.
  Вообще-то Бак всегда стрелял будь здоров. К примеру, на сотню футов он мог двенадцать раз подряд влепить пулю всего лишь в дюйме от цели. Но, видит бог, его ухлопали бы, пока он вытаскивал револьвер.
  Я видел пару раз еще до этого, как он тренировался на Ручье. Выберет дерево, согнется в дугу, и, сдается мне, это он представляет, что перед ним Билли Кид или еще кто, да тут же хвать за кобуру, вцепится корявыми пальцами в рукоять, дернет, как черт, и уж револьвер выскакивает из кобуры, а Бак целится и бьет без промаха. Но все это занимало у него около полутора секунд, и, к примеру, Билли Кид или шериф Бен Рэндольф из города, да хоть даже и я, Джо Дуллин, могли срезать его всего за полсекунды. Так вот, в тот раз, когда я ехал вдоль Ручья и увидел Бака под деревьями, я только ухмыльнулся, да и все.
  Он стоял лицом к старому вязу, к которому прибил игральную карту на высоте четырех футов, аккурат там, где у человека сердце. Краешком глаза я видел, как он согнулся.
  Выстрел раздался, когда каменистый склон разделял нас. Я опять ухмыльнулся, представив себе неуклюжую повадку Бака.
  Несчастный он был парень. Другого слова и не подберешь. Несчастный, и все тут. Костлявый недомерок лет восемнадцати, пучеглазый, рог до ушей. Свое прозвище он получил из-за золотых зубов, а не из-за того, что был богат*. Он неплохо дрался и любил раздавать подзатыльники парням, когда в точности знал, что может поколотить их. Его отец умер года два назад, и он жил с матерью на маленькой ферме возле Ручья. Ферма была захудалая. Бак, бывало, и пальцем не пошевелит, чтоб сделать чего-нибудь по хозяйству. Изгороди повалились, двор весь зарос, дом разваливался, а Бак знай себе слоняется по городу, норовя сцепиться с кем-нибудь в салуне «Еще разок», да разъезжает по округе, или валяется под деревьями на берегу Ручья, или — вот как сегодня — тренируется в стрельбе, сокрушая деревья и камни.
  Похоже на то, что ему всегда хотелось стать самым сильным в округе. Он и ходить-то старался так и — уж потом мы узнали — только и думал, когда валялся на траве, как бы ему всех одолеть.
  Таким вот и был Бак Тэррэнт — низкорослый злобный паренек, опасный, как гадюка, и всегда мечтавший стать над всеми.
  Никогда он таким не стал бы и за миллион лет — вот что самое смешное, да и вроде жалость он вызывал. Не было в нем настоящей силы, только трусливая злоба, и все. А она-то может научить лишь одному — как побыстрей управляться с оружием. Вот Бак и стал мерзким крысенком, готовым пробиться в жизни любым способом, лишь бы пробиться. Он ограбил бы вас тут же, стоило зазеваться.
  Я услыхал еще один выстрел и выехал на открытое место. Я был уже так близко, что видел десятку бубен, в которой Бак просверливал пулями одно отверстие за другим. Стрелял он будь здоров, я уже говорил.

  Потом заметил меня и вышел из-за дерева — револьвер в кобуре, рука спереди на поясе. Я придержал лошадь в десяти футах от него и стал ждать, что будет дальше.
  Ох и смешон же он был в своих мешковатых штанах, в грязной клетчатой рубахе, с большим револьвером на бедре!
  — Кого это ты собираешься испугать, Бак? — спросил я, окинул его взглядом с ног до головы и хмыкнул. — Ты выглядишь так же грозно, как, к примеру, жена пастуха.
  — А ты сукин сын,— сказал он.
Я весь подобрался и выпятил челюсть.
  — Поосторожней, ты, ублюдок, не то получишь по зубам и будешь валяться у меня в ногах.
  — А разве ты не сукин сын? — злобно сказал он.
  И тут, дьявол меня забери, я чуть не выпал из седла! Клянусь, я даже не заметил, как он двинул рукой — так быстро он это проделал! Револьвер просто возник невесть откуда.
  — Разве нет? — спросил он снова, и блестевшее от смазки отверстие дула показалось мне воротами в преисподнюю.
  Во рту у меня пересохло, я сидел в седле и прикидывал, когда он меня прикончит. Я держал руки так, чтоб он их все время видел, и старался выглядеть как можно дружелюбнее: в самом деле, я ведь никогда не ссорился с Баком, разве что дразнил его изредка, да ведь не больше, чем другие. Не было у него особых причин убивать меня.
  Но лицо Бака было таким злобным и жестоким, как у парней вроде него, когда они вдруг сообразят, что в их руках жизнь и смерть.
  И вот еще почему я струхнул.
  Однажды я видел, как выхватывает револьвер Бэт Мэстерсон. Он это проделывал за полсекунды, может чуть больше. Вы вряд ли увидели бы движение его руки, только услышали бы шлепок по рукояти и через мгновение — выстрел. Это требует длительной тренировки: вмиг выхватить револьвер, прицелиться и выстрелить. Тренировка и умение начать первым — вот что делает меткого стрелка. И сдается мне, такие, как Бак Тэррэнт, всегда стремятся стать меткими стрелками.
  Так вот, дуэль Мэстерсона с Джеффом Стюардом в Эбилине выглядела так: шлепок, выстрел — и у Стюарда появился третий глаз. Одно движение, быстрое, как молния. Но когда Бак Тэррэнт навел на меня револьвер у Ручья, я ничего не увидел, совсем ничего. Он только согнулся, и тут же на меня глянуло дуло револьвера. Это могло произойти только в миллионную долю секунды, если секунду удалось бы разделить на миллион частей.
  Это было самое быстрое выхватывание револьвера, которое я видел в своей жизни. Нет, не может рука человека с такой скоростью добраться до кобуры, ухватить и поднять тяжелый «писмейкер»* по двухфутовой дуге.
  Это было ну никак невозможно — и все-таки произошло. И револьвер был направлен на меня.

   Я не произнес ни слова. Сидел себе в седле да думал обо всех этих вещах, а моя лошадь тихо брела по склону, пока не остановилась пощипать травы. И все это время Бак Тэррэнт стоял в той же позе, дикое злорадство горело в его глазах. Он знал, что может убить меня в любой момент и что я об этом знаю. Когда он заговорил, голос его дрожал, будто от сдерживаемого смеха — да только недобрым был этот смех.
  — Что скажешь, Дуллин? — спросил он. — Достаточно быстро, а?
  — Да, Бак, достаточно быстро, — ответил я.
  Мой голос тоже здорово дрожал, но уж не от желания посмеяться.
  Бак сплюнул, с презрением глядя на меня. Он стоял на высоком месте, и наши головы находились на одном уровне. Но я-то чувствовал себя гораздо ниже ростом.
  — Достаточно быстро! — фыркнул он. — Быстрей, чем кто-нибудь еще может!
  — Верно, это так, — сказал я.
  — Знаешь, как я это делаю?
  — Нет.
  — Я думаю, Дуллин. Я думаю, что мой револьвер у меня в руке. Как тебе это нравится, а?
  — Чертовски быстро, Бак.
  — Я только думаю — и он у меня в руке. Неплохое выхватывание!
  — Неплохое.
  — Ты чертовски прав, Дуллин. Быстрее всех!
  Я тогда не знал, что он хотел сказать, когда говорил: «Думаю, что мой револьвер у меня в руке», но, будьте уверены, у меня и мысли не было спросить его об этом. Глаза его горели так, что, казалось, вот-вот прожгут дырки в ближайшем дереве. Бак снова сплюнул и оглядел меня.
  — Знаешь, Дуллин, можешь убираться к дьяволу. Ты вшивый, богом проклятый, трусливый сукин сын. — Он холодно усмехнулся.
  Он не оскорблял меня — просто нагло издевался. Я, бывало, бил по морде за меньшее: могу постоять за себя, если меня затронут. Но сейчас я начисто забыл об этом.
  Он заметил, что я взбешен, стоял и наблюдал.
  — Да, это очень быстро, Бак, — сказал я, — я и не думаю с тобой соревноваться. Ты хочешь убить меня, что ж, не могу препятствовать в этом и не подумаю вытаскивать револьвер. Нет, сэр, это уж точно.
  — Душа в пятки ушла, — ощерился он.
  — Может, и так, — согласился я. — Встань на мое место и спроси себя, что бы ты, черт побери, сделал.
  — Трусливая душонка! — прорычал он, тараща на меня свои наглые глаза.
  У меня плечи свело, а рука так и потянулась к револьверу. Ничего подобного никогда я еще не выслушивал.
  — Не буду я доставать револьвер, — сказал я. — Поеду-ка дальше, если ты не против.

   Я осторожно взял поводья, повернул лошадь и стал спускаться по склону. Я чувствовал на себе его взгляд и все ждал пулю в спину. Да ее все не было. Потом Бак Тэррэнт крикнул:
  — Дуллин!
  Я повернул голову.
  — Ну?
  Он стоял все в той же позе. Чем-то напоминал он мне сбесившегося койота: и глаза желтоватые, и слишком уж рот разевал, выплевывая слова, и его большие кривые зубы блестели на солнце. Думается, его бешеное желание грубить шло от одного: он теперь поступал, как хотелось ему всегда, — нагло, безбоязненно, подло, и только потому, что выхватывал револьвер быстрее всех. Это прямо-таки сочилось из него, как яд.
  — Дуллин, — сказал он. — Часа в три я буду в юроде. Передай от меня Бену Рэндольфу, что он сукин сын. Скажи ему, что он хоть и шериф, а башка его навозом набита. Скажи ему, пусть на глаза мне не попадается, когда я буду в городе, лучше пусть убирается, совсем убирается отсюда. Передашь?
  — Передам, Бак.
  — Зови меня мистер Тэррэнт, ты, ирландский ублюдок.
  — Хорошо... мистер Тэррэнт, — сказал я и, спустившись со склона, направился к дороге, идущей вдоль Ручья. Проехав с сотню ярдов, я обернулся: Бак снова тренировался — согнулся, как по волшебству, револьвер очутился в его руке, выстрелил...
  Я ехал в город, чтобы сказать Бену Рэндольфу, что он должен либо уехать, либо умереть.

   Бен был долговязым, тощим техасцем. Он приехал в город с севера лет десять назад, прижился в аризонском климате да так и остался. Он был хорошим шерифом — достаточно твердым, чтобы держать в руках большинство, и достаточно мягким, чтобы управляться с остальными. За годы службы он стал еще более живым и проворным, чем раньше.
  Когда я рассказал ему о Баке, он сгорбился в своем кресле и начал раскуривать трубку: зажег спичку, и она горела, пока не обожгла пальцы, — табака огонь и не коснулся.
  — Это точно, Джо? — спросил он.
  — Бен, я видел это четыре раза. Поначалу я глазам своим не верил. Да, скажу я вам, он делает это быстро. Быстрее, чем вы, или Хиккок, или я, или кто еще. Дьявол его знает, откуда это у него.
  — Но, — сказал Бен Рэндольф, зажигая другую спичку, — не может это у него так получаться. — Его голос звучал почти умоляюще: — Такая сноровка вырабатывается медленно, очень медленно. Вы же знаете. Как он мог этому выучиться за несколько дней? — Он сделал паузу, попыхивая трубкой. — Вы уверены, Джо? — спросил он снова из-за клубов дыма.
  — Да.
  — И он хочет иметь дело со мной?
  — Так он сказал.
  Бен Рэндольф вздохнул.
  — Он несчастный малый, Джо, просто несчастный. Если бы не умер отец, я думаю, он не был бы таким. Мать не в состоянии направить его по верному пути.
  — Вы ведь отбирали у него револьвер раза два, а, Бен?
  — Угу. И из города его выгонял, когда он становился слишком уж опасен. Говорил ему, чтоб немедленно убирался домой и помогал матери.
  — Думаю, потому он и вызывает вас.
  — Да. И еще потому, что я шериф. Я лучше всех управляюсь с револьвером в округе, и он не хочет начинать с конца, это не по нему. Сразу хочет стать первым.
  — Он это может, Бен.
  Шериф снова вздохнул.
  — Понимаю. Если то, что вы сказали, правда, мне и в самом деле плохо придется. И все же я должен идти к нему. Вы же знаете, я не могу оставить город.
  Я поглядел на его руку, что лежала на коленях, — пальцы дрожали. Он сжал пальцы в кулак — и кулак дрожал.
  — Вам надо бы уехать, Бен, — сказал я.
  — Да, конечно, — мрачно ответил он. — Но я не могу. Что будет с этим городом, если я сбегу? Разве кто-нибудь еще может держать его в руках? Heт, черт побери. И вы это знаете.
  — Таких сумасшедших опасных негодяев, как он, надо бы убивать. — Я помялся. — И... может, выстрелить ему в спину, если уж нельзя подстрелить спереди?
  — Верно, — сказал Бен Рэндольф. — Рано или поздно это произойдет. Но что случится за эго время? Сколько людей будет убито? Это и есть моя работа, Джо, люди, которые могут погибнуть... Я должен встать между Баком и ими, понимаете?
  Я встал.
  — Да, Бен, понимаю, но хочу, чтобы вы не делали этого.
  Он выпустил клуб дыма.
  — У вас есть какие-нибудь соображения насчет того, что он «думает» о револьвере в руке?
  — Прямо ума не приложу. Может, он совсем рехнулся?
  Еще один клуб дыма.
  — Вы считаете, что я покойник, Джо, а?
  — Похоже, что так.

   В четыре пополудни Бак въехал в город с таким видом, словно был его полным хозяином. Он сидел в своем потрепанном старом седле, как раджа на слоне: правая рука низко на бедре и чуть отставлена. В своей обвисшей шляпе, лихо надетой набекрень, с вытаращенными глазами, он при своей костлявой фигуре выглядел как огородное пугало, пытающееся походить на человека, на сильного человека. Но ведь он и в самом деле был сильным человеком. Все в городе знали об этом от меня.
  Никто не произнес ни слова, пока он ехал по улице до коновязи перед салуном. Да и разговаривать-то особенно было некому. Почти все попрятались по домам, можно было заметить лишь легкое движение за окнами да колыхание занавесок.
  Только несколько человек сидели в креслах на верандах. Кое-кто стоял, прислонившись к стене. Они быстро глянули на Бака и тут же отвернулись.
  Я находился неподалеку, когда Бак привязывал лошадь. Он с важным видом направился к салуну: правая рука на поясе, глаза горят адским пламенем.
  — Ты передал ему? — спросил он.
  Я кивнул.
  — Он придет к тебе, как ты сказал.
  Бак коротко рассмеялся.
  — Не нравится мне этот долговязый ублюдок. Я подожду. Сдается мне, я в два счета покончу с ним.
  Он глядел на меня, а лицо его приняло выражение, какое он считал подобающим его грубому, ворчливому тону. Чудно, но почему-то можно было с уверенностью сказать, что внутри он не такой. Не было в нем настоящей твердости и силы. Вся его грубость, вся жестокость умещалась в кобуре, ну а остальное в нем подлаживалось к этому.
  — Вот что, — сказал он. — Что-то не нравишься ты мне, ирлашка. Может, мне и тебя придется прикончить. Что мне стоит, а?
  Так вот, единственно, почему я стою сейчас живой у дверей своего дома, — это то, что я сообразил: раз уж Бак имел шанс пристрелить меня, да не сделал этого, я должен спастись, должен — и все тут. И еще я подумал: вдруг, когда придет время выложить козыри, я смогу что-нибудь сделать для Бена Рэндольфа, если только сам господь бог мне поможет!
  Ничего я так не желал тогда, как находиться в комнате у окошка и смотреть, как Бак Тэррэнт собирается прикончить кого-то другого.
  — Нет, не сделаю я этого, — говорит Бак, мерзко ухмыляясь. — Ты сходил и сказал шерифу, как я велел тебе, проклятому ирлашке, овечьему пастуху с заячьей душонкой. Сказал ведь?
  Я кивнул, а у меня прямо челюсти свело от злости, да так, что кожа на лице чуть не лопнула.
  Он ждал, что я пойду впереди него. И когда увидел, что я не двигаюсь, расхохотался и пнул ногой дверь салуна.
  — Входи, ирлашка, — бросил он через плечо. — Я поставлю тебе самую лучшую выпивку.
  Я вошел вслед за ним, и он, тяжело ступая, направился прямо к стойке, взглянул старому Меннеру в глаза и сказал:
  — Дай-ка мне бутылку самой лучшей отравы, что есть в твоем заведении.

   Меннер глядел на сопляка, которого вышвыривал отсюда раз двадцать, и лицо его стало прямо белым. Он повернулся, взял с полки бутылку и поставил на стойку.
  — Два стакана, — сказал Бак Тэррэнт. Меннер осторожно поставил два стакана.
  — Чистых.
  Меннер отполировал два других стакана полотенцем, поставил их на стопку.
  — Ты ведь не возьмешь денег за выпивку, а, Меннер? — спросил Бак.
  — Нет, сэр.
  — И впрямь, что бы ты с ними делал? Отнес бы домой и потратил на эту толстую телку, свою жену, да на свое отродье, этих двух недоумков. А?
  Меннер кивнул.
  — Черт побери! Они не стоят такого беспокойства, верно?
  — Нет, сэр.
  Бак заржал, взял стаканы, протянув один мне. Он оглядел салун и увидел, что там почти пусто: Меннер за стойкой, в конце зала пьяница, уснувший за столом, уронив голову на руки, да маленький человечек в шикарном городском костюме, сидевший со стаканом в руке у окна и глазевший на улицу.
  — Где все? — спросил Бак у Меннера.
  — Да ведь, сэр, похоже, они дома. Почти все по домам сидят, — сказал Меннер. — Жаркий сегодня денек. Вот и все и...
  — Бьюсь об заклад, он будет еще жарчей, — резко бросил Бак.
  — Да, сэр.
  — Сдается мне, им это будет не по нутру, если день будет жарчей. А?
  — Да, сэр.
  — Ну а я все же собираюсь его подогреть, слышишь ты, старый ублюдок, да так, что все это почувствуют.
  — Раз вы сказали, сэр, значит, так и будет.
  — Может, и для тебя будет слишком жарко. Ну да, так и будет. Что ты думаешь об этом?
  — Я... я...
  — Ты ведь выгонял меня отсюда. Помнишь?
  — Д-да... но я...
  — Гляди сюда! — Бак только сказал — и револьвер появился у него в руке, тут как тут, а сам и рукой не шевельнул, ни на дюйм.
  Я смотрел на Бака: рука его лежала на стойке у стакана, и вдруг револьвер очутился в ней, нацеленный прямо в живот Меннера.
  — Понимаешь, — сказал Бак, ухмыляясь и глядя на искаженное страхом лицо Меннера, — я могу влепить пулю, куда захочу. Показать?
  Его револьвер рявкнул, пламя сверкнуло над стойкой, и на зеркале за стойкой появилась черная дырка с паутиной трещин.
Меннер стоял, а кровь стекала ему на шею с разорванной мочки уха.
  Револьвер Бака снова рявкнул — и другая мочка Меннера окрасилась кровью. А револьвер Бака был уже в кобуре — он попал туда с той же скоростью, как и выскочил.
  — Ну, пока хватит, — сказал Бак. — Выпивка хороша, и, сдается мне, должен же кто-то мне подавать ее, а ты, старый осел, больше всего годишься для такой работы.

   Он больше и не глянул на Меннера. Старик, весь дрожа, прислонился к полке за стойкой, две красные струйки стекали ему на шею, заливая воротник рубашки. Я видел, как ему хочется дотронуться до пораненных мест, узнать, что там и как, но он боялся поднять руку.
  Бак уставился на маленького человечка в городском костюме, сидевшего у окна. Тот повернулся на звук выстрелов и сидел, глядя прямо на Бака. Стол перед ним был мокрым: видно, резко повернувшись, незнакомец разлил свою выпивку.
  Бак оглядел шикарный костюм парня, его маленькие усики и ухмыльнулся.
  — Пошли, — сказал он мне, взял стакан и слез с табуретки у стойки. — Узнаем, что это за франт.
  Бак пододвинул стул и сел лицом к входной двери, да и окно он мог так видеть.
  Я взял другой стул и тоже подсел к незнакомцу.
  — Хорошая стрельба, верно? — спросил Бак у маленького франта.
  — Да, — сказал тот. — Отличная стрельба. Признаюсь, она меня просто поразила.
  Бак грубо захохотал.
  — Она и старое чучело поразила, — он повысил голос: — Скажи, Меннер, ведь ты поражен?
  — Да, сэр, — полным боли голосом ответил Меннер из-за стойки.
  Бак с ног до головы оглядел парня. Его наглые глаза шныряли вниз и вверх: по шикарному жилету, полоске галстука, острому личику с узким ртом, усиками и черными глазами. Он долго-долго смотрел ему в глаза, а тот, казалось, ничуть не испугался.
  Бак глядел на маленького франта, а маленький франт глядел на Бака. Так оно продолжалось некоторое время, а потом Бак опустил глаза. Он пытался держаться — как и до этого — с наглой настороженностью. Да только плохо ему это удавалось.
  — Ты кто, мистер? — хмуро и злобно спросил он. — Никогда не видел тебя в здешних местах.
  — Меня зовут Джэкоб Прэтт, сэр. Я направляюсь в Сан-Франциско и дожидаюсь здесь вечернего поезда.
  — Торговец?
  — Простите?
  Лицо Бака вмиг стало угрожающим.
  — Ты слышал меня, мистер. Ты торговец?
  — Я слышал вас, молодой человек, но я ничего не понимаю. Вы хотите знать, не музыкант ли я, играющий на барабане?**
  — Нет же, проклятый осел! Я хочу знать, чем ты торгуешь? Ядовитыми снадобьями? Выпивкой? Мылом?
  — Что вы... Я ничем не торгую. Я профессор, сэр.
  — Ну и ну, будь я проклят! — Бак поглядел на него с некоторой опаской. — Перфессор, а? И чего же?
  — Психологии, сэр.
  — Чего это?
  — Это наука о поведении человека, о причинах, толкающих его на те или иные поступки.
  Бак прямо заржал, и снова в его голосе появилось рычание.
  — Ну, перфессор, ты попал туда, куда надо. Я покажу тебе самую настоящую причину, почему люди поступают так или иначе! Перво-наперво, я и есть та главная причина в этом городе... Ха-ха!
  Его рука лежала на столе — и вдруг «писмейкер» очутился в ней, нацеленный прямехонько в четвертую пуговицу профессорова жилета.
  — Ну, понял?
  Маленький человечек глаза вытаращил.
  — Да, да, — сказал он и уставился на револьвер, как загипнотизированный.
  Чудно, да и только. Он ничуть не испугался, а только вроде как сгорал от любопытства.
  Бак опять уставился на профессора с той же настороженностью, что и прежде. С минуту он сопел, кривя рот.
  Потом сказал:
  — Вы образованный человек, верно? Думаю, много выучили всего. Или не так?
  — Да, я полагаю, что так.
  — Ну вот...
  И снова Бак вроде замялся. Револьвер в его руке опустился, и дуло уткнулось в стол...
  — Вот что, — сказал он, медленно, — может, вы скажете мне, как это, черт возьми...
  Он умолк, и профессор сказал:
  — Вы хотели сказать...
  Бак глядел на профессора, его вытаращенные глаза сузились, глупая ухмылка бродила по зверской роже.
  — Вы скажете мне, что тут правда, а что вранье, с моим револьвером?
  — Но зачем здесь револьвер? Разве его присутствие меняет что-нибудь?
  Бак постучал тяжелым стволом по столу.
  — Эта штука меняет чертову уйму вещей. Будете спорить?
  — Только не с револьвером, — спокойно сказал профессор. — Он всегда побеждает. Однако я намерен беседовать с вами, если только будете говорить вы, а не револьвер.

   Я был прямо потрясен профессоровой храбростью: того и гляди, Бак потеряет терпение и начнет разбрасывать свинец.
  Но тут вдруг револьвер Бака снова оказался в кобуре. Я заметил, что профессор опять словно удивился.
  — Нервы у вас будь здоров, перфессор, — сказал Бак, блудливо ухмыляясь. — Может, вы как раз и знаете то, что мне нужно.
  Как Бак ни пыжился, все равно было видно, что профессор снова побил его, словами — против револьвера, глазами — против глаз.
  — Что же вы хотите знать? — спросил профессор.
  — Это... ну, — сказал Бак, и опять револьвер очутился в его руке — и впервые при этом его лицо вместо того, чтобы стать жестоким и угрожающим, осталось нормальным — глуповатым и немного растерянным.
  — Как... как я вот это делаю?
  — Хорошо, я вам объясню, — сказал профессор, — но, может быть, вы сами ответите на свой вопрос, если расскажете все с самого начала.
  — Я... — Бак покачал головой, — ну ладно, это получается тогда, когда я думаю о револьвере в моей руке. В первый раз такая штука случилась сегодня утром. Я стоял у Ручья, где всегда тренируюсь, и мне страсть как захотелось, чтобы я выхватывал револьвер быстрее всех на свете, прямо чтоб совсем ни секунды не проходило. И это случилось. Револьвер был в моей руке точь-в-точь, как сейчас. Я только протягивал руку вперед ...и револьвер тут же оказывался в ней. Господи, я чуть не свалился наземь — так обалдел.
  — Понимаю, — сказал профессор медленно. — Вы просто думаете, что револьвер в вашей руке?
  — Ну да, вроде того.
  — Вы не могли бы проделать это еще раз, если нетрудно, — и профессор наклонился вперед, чтобы видеть кобуру Бака. Револьвер Бака появился в его руке. Профессор глубоко вздохнул.
  — Теперь подумайте, что он у вас в кобуре.
  Так оно и случилось.
  — Вы ни разу не двинули рукой, — сказал профессор.
  — Точно так, — сказал Бак.
  — Револьвер просто внезапно возникал в вашей руке. И затем таким же образом возвращался в кобуру.
  — Верно.
  — Телекинез, — торжественно сказал профессор.
  — Теле... что?
  — Телекинез, или перемещение материальных объектов мысленной энергией.
  Профессор наклонился и внимательно осмотрел кобуру с револьвером.
  — Да, это так. Трудно было поверить сразу, но теперь я убежден окончательно.
  — Как вы сказали?
  — Т-е-л-е-к-и-н-е-з.
  — Ну, и как я это делаю?
  — Ничего не могу вам ответить. Этого никто не знает. Проводилось довольно много опытов, отмечено немало фактов телекинеза, но о таком поразительном случае, как ваш, я даже не слышал. — Профессор наклонился над столом. — А вы можете, молодой человек, проделывать это с другими предметами?
  — С какими еще предметами?
  — С бутылкой на стойке, например.
  — Не пробовал.
  — Попробуйте, прошу вас.
  Бак уставился на бутылку. Она покачнулась, еле дрогнула и опять застыла. Бак пялился на нее изо всех сил, чуть глаза не вылезли. Бутылка задрожала.
  — Черт, — сказал Бак. — Вроде не могу, не получается у меня думать о ней так, как думаю о револьвере.
  — Попытайтесь переместить этот стакан на столе, — сказал профессор, — он легче бутылки и расположен ближе.
  Бак уставился на стакан. Тот немного проехался по столу, чуть-чуть. Бак взвыл, как собака, и, схватив стакан, швырнул его в угол.
  — Видимо, — сказал профессор, подумав, — вы можете проделывать это только с вашим револьвером, ведь ваше желание очень велико. Оно освобождает или создает некие психические силы, они-то и позволяют совершать это действие. — Он помолчал, задумавшись. — Молодой человек, а вы не могли бы переместить ваше оружие, скажем, на тот конец стойки?
  — Это еще зачем? — подозрительно спросил Бак.
  — Мне бы хотелось установить, на какое расстояние действует ваш фактор.
  — Нет, — злобно сказал Бак. — Черта с два я это сделаю. Я отправлю туда свой револьвер, а вы вдвоем на меня наброситесь. Не нужны мне такие фокусы. Спасибо.
  — Как угодно,—  сказал профессор спокойно. — Я предлагал это в виде научного опыта.
  — Ну да, — сказал Бак .— Хватит с меня твоей науки, не то я проделаю другой опыт: узнаю, сколько нужно дырок проделать в тебе, прежде чем ты загнешься.
  Профессор откинулся на стуле и взглянул Баку прямо в глаза. Через минуту Бак отвел взгляд.
  — Куда же запропастился этот поганый трусливый шериф? — рявкнул он, поглядев в окно, потом покосился на меня. — Ты передал ему, чтоб он пришел, а?
  — Да.
  Несколько минут мы сидели молча.
  Профессор сказал:
  — Молодой человек, вы не смогли бы поехать со мной в Сан-Франциско? Я и мои коллеги были бы весьма благодарны вам за возможность исследовать ваш столь необычный дар. Мы смогли бы даже оплатить рам то время...
  Бак расхохотался.
  — Пошел ты к черту, мистер. У меня есть идеи почище, настоящие большие идеи. Нет на свете человека, кто мог бы побить меня! Я доберусь до Билли Кида... Хиккока... До всех. Когда я буду входить в салун, они станут подавать мне выпивку. Вхожу в банк, мне уступают очередь. Ни один законник от Канады до Мексики не остановится в городе, где буду я. Ну, черт возьми, можете вы мне это дать, вы, поганый маленький франт?
  Профессор пожал плечами.
  — Ничем не могу помочь вам.
  — То-то и оно.
  Вдруг Бак взглянул в окно, вскочил со стула.
  — Рэндольф идет! Вы оба оставайтесь здесь — может, я вас оставлю живыми. Перфессор, я хочу еще потолковать с тобой об этом телекинезе. Вдруг я смогу направлять и пули в полете. Оставайтесь здесь. Понятно?
  Он повернулся и выскочил за дверь.
  Профессор сказал:
  — Он не сумасшедший?
  — Рехнулся, как объевшийся ядовитой травы бычок, — ответил я. — Видно, этим он и кончит. Безобразная тварь, ненавидит всех, но теперь-то он в седле, и все остальные должны уступать ему дорогу.
  Я с подозрением посмотрел на профессора.
  — Послушайте, профессор. Вот вы говорили что-то о телекинезе. Это так и есть?
  — Абсолютно точно.
  — И он в самом деле думает о револьвере в своей руке?
  — Именно.
  — И быстрее всех выхватывает его?
  — Невероятно, но так. Фактора времени практически не существует.
  Я встал. Никогда я не чувствовал себя так скверно, как сейчас.
  — Пошли, — сказал я. — Посмотрим, как там будет.
  Будто у меня появились какие-то сомнения в способностях Бака. Мы вышли на веранду и приблизились к перилам. Возле нас появился Меннер. Он повязал голову полотенцем, на котором проступали красные пятна. Он смотрел на Бака, и ненависть была на его лице.

   Улица была пуста. Только Бак стоял футах в двадцати от нас, да в конце ее шел шериф Бен Рэндольф, медленно ступая по густой пыли.
  Несколько человек стояли на верандах, прижавшись к стенам и дверям. Никто не сидел — все понимали, что сейчас произойдет.

   — Будь все проклято, — сказал я хрипло. — Бен слишком хороший человек, чтоб вот гак его убивали. И кто его убьет? Какой-то псих, черт знает что делающий со своим револьвером.
  Я почувствовал, что профессор смотрит на меня, и обернулся.
  — Так почему же, — сказал он, — вы все не выступите против него? Десять человек вполне могли бы его окружить.
  — Нет, это не годится, — сказал я. — Это не пройдет. Кто-то из нас должен выйти первым и остановить его. Каждый из нас должен выйти против Бака Тэррэнта, но всем сразу нельзя.
  — Понимаю, — сказал профессор.
  — Боже, — я в отчаянии сжал кулаки, — как бы мне хотелось, чтобы его револьвер вернулся в кобуру или провалился куда-нибудь!
  Бен и Бак были футах в сорока друг от друга. Бен шел твердо, и рука его лежала на рукоятке револьвера. Думаю, он надеялся, что Бак не убьет его первым выстрелом, и он сможет ответить.
  Профессор как-то чудно смотрел на Бака.
  — Надо его остановить, — сказал он.
  — Ну что же, остановите, — ядовито сказал я.
  — Видите ли, — продолжал он, — у всех нас есть способность к телекинезу. Я полагаю, что ее можно привести в действие либо неистовой верой, либо сильнейшим желанием. Если исходить из этого положения...
  — Черт вас побери, вы слишком много говорите, — со злостью сказал я.
  — Это ведь ваша идея, — сказал профессор, продолжая глядеть на Бака. — Помните, вы говорили, что вам хотелось бы, чтобы его револьвер очутился в кобуре. В конце концов, если мы вдвоем выступим против одного...
  Я обернулся и посмотрел на профессора, будто видел его впервой.
  — Верно! — сказал я. — Господи... неужели мы сможем это сделать?
  — Мы можем попытаться, — сказал он. — Мы знаем, что это возможно, а это почти выигранная битва. Раз он может, значит это возможно и для других. Мы должны хотеть сильнее, чем он.

   Бен и Бак были уже футах в двадцати друг от друга. Бен остановился.
  У него был усталый голос, когда он сказал:
  — К твоим услугам, Бак.
  — Ты, поганый шериф! — завизжал Бак. — Вонючий подонок!
  — Не нужно оскорблять меня, — сказал Бен. — Этим ты меня не заденешь. Я могу говорить с тобой оружием, если ты готов.
  — Я всегда готов, бобовый ты стручок! — взревел Бак. — Может, ты выхватишь револьвер первым?
  — Думайте о его оружии, — громко прошептал профессор. — Выбросьте все из головы и думайте, что он не может это сделать! Думайте! Думайте!
  Бен Рэндольф схватился за кобуру, а в руке Бака уже был «писмейкер». Мы с профессором как статуи застыли на веранде, думали только о револьвере Бака, глядели на него, затаив дыхание.
  Револьвер Бака заговорил. Пуля взбила пыль у ног Бена.
  Бен уже наполовину выхватил револьвер.
  Дуло револьвера Бака смотрело вниз, он изо всех сил старался поднять револьвер, так, что рука побелела. Он стрелял и стрелял, и пули взбивали пыль у ног Бена.
  Бен выхватил револьвер и прицелился.
  Бак продолжал буровить пыль под его ногами.
  Потом Бен выстрелил. Бак вскрикнул, револьвер выпал из его руки. Бак пошатнулся и сел прямо в пыль, кровь хлестала у него из плеча. Мы подошли, чтобы поднять его.

   Профессор и я рассказали Бену, как у нас все получилось. Больше никому мы не рассказывали. Думаю, он нам поверил.
  Бак отсидел две недели в городской кутузке, а потом год в тюрьме штата за угрозы шерифу. Прошло уже шесть лет, как его не видно и не слышно. Никто не знает, что с ним, да и не очень-то стараются узнать.
  Пока он сидел в городской тюрьме, профессор целыми днями толковал с ним, даже отложил свою поездку.
  Как-то вечером он сказал мне:
  — Тэррэнт больше этого никогда не повторит. Никогда — даже левой рукой. Выстрел окончательно разрушил его веру. Я разузнал у него все, что мог, и теперь моя работа окончена.
  Профессор уехал в Сан-Франциско, там он занимался своими опытами. Он ими занимается и по сей день. Никак не может забыть, что случилось в тот день с Баком Тэррэнтом. Ничего подобного у него так и не получилось. Он писал мне, что ему не удалось больше проявить свою способность к телекинезу. Говорит, пробовал тыщу раз, даже и перышка не смог сдвинуть с места.
  Вот он и думает, что, мол, мне одному удалось повлиять на револьвер Бака и спасти Бену жизнь.
  Я частенько думал обо всех этих чудных штуках. Может, у профессора веры не хватает, слишком много он всего знает, сомневается — вот у него ничего и не выходит. Не верит по-настоящему даже тому, что видит собственными глазами.
  Как там ни крути, в общем он хочет, чтобы я приехал в Сан-Франциско и чтобы он делал со мной опыты. Может, когда и соберусь. Но не похоже, что я найду когда-нибудь свободное время.
  Дело в том, что у меня-то веры хватает, даже с избытком. Что вижу, в это и верю. Так вот, когда Бен в прошлом году ушел в отставку, я занял его пост — ведь у меня самый быстрый револьвер в здешних местах. А вернее, во всем мире. Может, если бы я не был таким смирным да миролюбивым, я бы стал знаменитостью.

Об авторе

Джером Биксби — современный американский писатель. Специализируется в жанре так называемых рассказов о Диком Западе (вестерны). Второе его увлечение — научная фантастика. Часто его, как правило, небольшие, рассказы представляют собой сплав этих двух увлечений. Начал печататься в различных журналах в начале 50-х годов.

            На суше и на море. Повести. Рассказы. Очерки. Статьи. Ред. коллегия:Н. Я. Болотников (сост.) и др.- М., «Мысль», 1970. С. 524 — 540.