Десятка историй

Сейчас в маршрутке.
Тётка достает тлф, набирает номер и говорит:
- Ой, я тебе случайно позвонила, рассказывай как у тебя дела...

Внук, 5 лет. Остаётся на ночь. Спрашиваю, с кем спать будешь, со мной или с бабушкой? Твёрдо отвечает, с бабушкой. Почему? Ответ нормального мужика: она же девочка!

У нас в офисе на обращения клиентов (сотни обращений, по разным каналам – почта, CRM, вотсап, телеграм, телефон) отвечает ИИ-секретарь, с именем и обворожительным голосом. Подробно отвечает, растолковывает сложные вопросы, переводит в сделки, распределяет по сотрудникам, ведет переписку, сама перезванивает. Спустя какое-то время после ее «рождения» мы были вынуждены добавить в её приветствие, что это «ИИ-секретарь», так как на адрес офиса стали поступать букеты с предложением поужинать.

Daniel Rapoport

Врачи предложили Крылову придерживаться строжайшей диеты.
Большой любитель поесть, Крылов невыразимо страдал от этого.
Однажды в гостях он с жадностью смотрел на различные недоступные ему яства.
Это заметил один из молодых франтиков и воскликнул: "Господа! Посмотрите, как разгорелся Иван Андреевич! Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть!"
(Последняя фраза принадлежала самому Крылову и была написана им во всенародно известной басне "Волк на псарне".)
Крылов, услышав направленную против него колкость, ответил лениво: "За себя не беспокойтесь, мне свинина запрещена".

Её уволили за ошибку, которую она пыталась исправить.
И именно эта «ошибка» позже принесла ей 47,5 миллиона долларов — и навсегда изменила офисный мир.
Даллас, Техас.
Бетти Несмит Грэм была разведённой женщиной, которая одна воспитывала маленького сына Майкла. Она жила на зарплату секретаря — 300 долларов в месяц. Школу она бросила ещё в подростковом возрасте, и печать у неё, откровенно говоря, была неидеальной. Но работа в банке была жизненно необходима — она одна содержала семью.
Проблемы начались с появлением новых электрических пишущих машинок IBM. Они работали быстро, но были беспощадны: даже малейшая ошибка означала, что всю страницу нужно перепечатывать заново. Иногда — сразу несколько страниц. Ленты не позволяли ничего стереть — ластик лишь размазывал чернила. Бетти постоянно жила в страхе, что из-за очередной ошибки потеряет работу.
В декабре 1954 года она заметила художников, которые украшали витрины банка к праздникам. Если они делали неверный мазок, то просто закрашивали его и продолжали дальше.
Тогда у неё и возникла мысль:
Почему бы не делать так же с текстом?
Тем же вечером у себя на кухне Бетти смешала темперу в блендере, тщательно подобрав цвет под фирменную бумагу банка. Она перелила смесь в маленький флакон, взяла кисточку — и на следующий день принесла всё это на работу.
Когда она впервые закрасила опечатку, сердце у неё колотилось.
Будет ли заметно?
Увидит ли начальник?
Краска высохла идеально. Никто ничего не заметил.
Так, сама того не осознавая, Бетти создала продукт, который позже изменит миллионы рабочих столов по всему миру.
Другие секретарши быстро заметили её «маленькую хитрость». Они начали просить флакончики с «волшебной краской». Бетти готовила смеси дома, а её подросток-сын Майкл вместе с друзьями наполнял флаконы вручную за один доллар в час. То, что начиналось как способ выжить, постепенно превратилось в настоящий бизнес.
К 1957 году она уже продавала около ста флаконов в месяц.
В 1958 году Бетти дала продукту название — Liquid Paper — и подала заявки на патенты. После статьи в профильном журнале она получила более 500 запросов. Компания General Electric заказала свыше 400 флаконов в трёх разных цветах.
Но совмещать работу секретаря и развитие бизнеса становилось всё труднее. Днём она работала в офисе, а ночами отвечала на письма, смешивала краску и готовила заказы.
И тогда произошла «та самая» ошибка.
В 1958 году, полностью измотанная, Бетти по ошибке подписала официальный банковский документ названием собственной компании вместо названия банка. Её уволили сразу же.
Кто-то воспринял бы это как крах.
Для Бетти это стало свободой.
Оставшись без основной работы, она смогла полностью посвятить себя Liquid Paper. Официально зарегистрировала бизнес, усовершенствовала формулу и привлекла крупных клиентов. В 1962 году она вышла замуж за торгового агента Роберта Грэма, который присоединился к делу.
Рост был стремительным. Уже к 1968 году у Liquid Paper появился собственный автоматизированный завод в Далласе. К 1975 году компания выпускала 25 миллионов флаконов в год и продавала продукцию в 31 стране мира.
Но вместе с успехом пришли и испытания. Второй муж попытался забрать контроль над компанией, изменить формулу и лишить её прав. Бетти боролась — и не уступила. Она сохранила свою долю и подала на развод.
В 1979 году женщина, которую когда-то уволили из-за неверной подписи, продала Liquid Paper корпорации Gillette за 47,5 миллиона долларов.
После продажи она создала два фонда для поддержки женщин в бизнесе и искусстве. Построила компанию на человеческих ценностях — с детской комнатой на производстве, библиотекой для сотрудников и коллективным принятием решений. Она верила, что бизнес может быть достойным и человечным.
Бетти ушла из жизни в 1980 году в возрасте 56 лет — всего через несколько месяцев после сделки. Её сын Майкл — тот самый мальчик, который когда-то наполнял флаконы на кухне, — унаследовал более 25 миллионов долларов.
Миру он известен как Майк Несмит из группы The Monkees. Он продолжил благотворительную деятельность матери.
«У неё было видение», — сказал он в 1983 году. — «Она превратила его в международную корпорацию и помогла миллионам секретарш».
Ирония судьбы идеальна: женщину уволили за ошибку — а она создала империю, которая дала людям возможность эти ошибки исправлять.
До Liquid Paper одна опечатка могла означать часы потерянной работы.
После Liquid Paper ошибки стали простой частью процесса — тем, что можно исправить за секунды.
Но эта история не только о корректоре.
Она о том, что происходит, когда ты не соглашаешься с мыслью «ничего нельзя изменить».
О превращении слабости в силу.
О женщине, которая посмотрела на, казалось бы, неразрешимую проблему и сказала:
«Должен быть лучший способ».
И она его создала.
Ошибка, которая лишила её работы, стала дорогой к свободе.
Иногда лучшее исправление — это изменение собственной жизни.

Из сети

Медсестра хосписа по имени Лора, в течение 15 лет работавшая с умирающими людьми, рассказала об их самых больших сожалениях перед смертью. Умирающие люди часто сожалеют о затаенных обидах и ссорах с близкими. По словам медсестры, наиболее часто люди сожалеют о затаенных обидах на близких. Например, 92-летний участник Второй мировой войны рассказал ей, что 40 лет был в ссоре с любимым братом. Причину размолвки с родственником мужчина не раскрыл, но часто повторял, что «выиграл спор и при этом потерял целую жизнь». Также многие люди, как утверждает специалистка, в последние минуты жизни печалились, что из-за страха бедности все время работали и многое упустили. Один в прошлом генеральный директор «откладывал жизнь на потом», чтобы скопить сбережения, но не успел их потратить, потому что скончался через три месяца после выхода на пенсию. Многие пациенты хосписа также признались, что им будет не хватать запаха дождя и пения птиц и других бесплатных вещей. Кроме того, пожилые люди часто сожалели о том, что боялись быть искренними, уделяли мало внимания любимым и боялись попробовать что-то новое.

Как отмечали историки, в Ялте, как и в целом в жизни, Черчилль выпивал постоянно, но медленно и с большим количеством еды. Многие его помощники и биографы отмечали, что, несмотря на колоссальное количество выпитого, Черчилль редко бывал пьян в "недееспособном" смысле.

Он просто поддерживал постоянный "алкогольный фон" в крови (как выражался один биограф). Для него норма в Ялте была, по некоторым данным, две бутылки коньяка в день. Утром он предпочитал похмеляться не виски, как в Лондоне, а бутылкой "Советского шампанского" (вместо любимого Brut ТМ от Pol Roger). Именно в такой момент он и попал на легендарную фото.

Он поддерживал постоянный "алкогольный фон" в крови. В Ялте его нормой были две бутылки коньяка в день. Утром он похмелялся "Советским шампанским" вместо любимого Brut ТМ от Pol Roger и попал на легендарную фотографию.

Свою домашнюю "норму" Черчилль описывал так - "перед завтраком мне нужно выпить стакан хереса, пару бокалов скотча с содовой перед обедом, бутылка французского шампанского и бутылка 90-летний бренди нужна будет на вечер".

После Ялтинской конференции Черчилль посетил короля Ибн Сауда, основателя Саудовской Аравии. Ему передали, что в присутствии Его Величества запрещены табак и алкоголь по соображениям религии. В ответ Черчилль заявил, что его "правило жизни предписывает как абсолютно священный ритуал курение сигар и употребление алкоголя до, после и, если необходимо, во время всех приемов пищи и в перерывах между ними". Король милостиво принял позицию и даже предложил Черчиллю воду из священного колодца Мекки.

Николя Саркози написал 216 страниц мемуаров о своих 22 днях в тюрьме.

И это, знаете ли, великолепно! Боюсь Саркози даже не может сам оценить, как же хорош его «Дневник заключенного». А теперь к тяжелым испытаниям, в которых закалялся дух!

Во-первых, еда. Он отказался от тюремных багетов, пришлось покупать в столовке тунца и йогруты, злаковые батончики.

Во-вторых, фитнес-студия была слишком маленькая: гребной тренажер, велотренажер и беговая дорожка. Бывший президент хотел гулять в Булонском лесу, а не вот это все.

В-третьих, он хоть и не видел заключенных, но он иногда слышал их шум! Более того, один заключенный пел песню из «Короля Льва», представляете?

Бывшего президента постоянно охраняли личные телохранители, и сотрудники тюрьмы относились к нему с почтением. Ежедневно его навещали адвокаты, а через день — жена Карла Бруни и семья. Жеральд Дарманин, министр юстиции и его бывший руководитель предвыборной кампании, заходил, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Тем не менее, хлопоты близких оказались беспомощны перед кнопочным телефоном. Саркози в мемуарах жаловался, что телефон был крайне неудобен, закреплен на уровне глаз, еще приходилось нажимать кнопки. Чудовищно.

Саркози сравнивал себя в книге с Дрейфусом (который сидел в адских условиях в Гвиане 10 лет, а посадили его из-за роста антисемитизма), а из чтения взял роман Дюма «Граф Монте-Кристо» (14 лет заточения). Словом, видно, что человек настраивался на тюремный вайб.

Но несмотря на все ужасы и «ад заключения», Саркози настаивает, что время, проведенное за решеткой, не сломило его: «Как и в пустыне, в тюрьме укрепляется дух»!

[b]Эпическая сага о том, как я, скромный зять, завоёвывал Великий Диплом Устойчивости к Неукротимым Семейным Бурям, или Почему в нашем уютном, но порой бурном доме теперь красуется собственный величественный манифест вечного спокойствия и гармонии[/b]

Всё в нашей большой, дружной, но иногда взрывной семье пошло наперекосяк в тот яркий, солнечный, теплый майский день, когда моя неугомонная, строгая, мудрая тёща, Агриппина Семёновна – женщина с железным, непреклонным характером, способным сдвинуть с места тяжёлый, громоздкий паровоз, и с острой, проницательной интуицией, которая, по её собственным словам, "никогда не подводит даже в самых запутанных, сложных ситуациях", внезапно решила, что я, Николай Петрович Иванов, – это настоящая ходячая, непредсказуемая катастрофа для нашего тёплого, уютного домашнего уюта. Случилось это за неспешным, ароматным чаепитием на просторной, деревянной веранде нашего старого, но любимого загородного дома, где воздух был наполнен сладким, пьянящим ароматом цветущей сирени и свежескошенной травы.

Моя очаровательная, пятилетняя племянница Катюша, с её огромными, сияющими, любопытными глазами цвета летнего неба, ковыряя маленькой, серебряной ложкой в густом, ароматном варенье из спелых, сочных вишен, вдруг уставилась на меня с той невинной, детской непосредственностью и выдала громким, звонким голоском: "Дядя Коля, а ты почему всегда такой... штормовой, бурный и ветреный?" Все вокруг – моя нежная, добрая жена Лена, её младшая сестра с мужем и даже старый, ленивый кот Мурзик, дремавший на подоконнике, – дружно, весело посмеялись, решив, что это просто забавная, детская фантазия. Но тёща, отхлебнув глоток горячего, душистого чая из фарфоровой чашки с золотой каёмкой, прищурилась своими острыми, пронизывающими глазами и произнесла с той серьёзной, веской интонацией, с которой опытные судьи выносят окончательные, неоспоримые приговоры: "А ведь эта маленькая, умная девчушка абсолютно права. У него в ауре – сплошные вихри, бури и ураганы. Я в свежем, иллюстрированном журнале 'Домашний очаг' читала подробную, научную статью: такие нервные, импульсивные люди сеют глубокую, разрушительную дисгармонию в семье. Надо срочно, тщательно проверить!"

Моя любимая, рассудительная жена Лена, обычно выступающая в роли мудрого, спокойного миротворца в наших повседневных, мелких домашних баталиях, попыталась мягко, дипломатично отмахнуться: "Мама, ну что ты выдумываешь такие странные, фантастические вещи? Коля совершенно нормальный, просто иногда слегка нервный, раздражительный после длинного, утомительного рабочего дня в офисе." Но Агриппина Семёновна, с её неукротимым, упрямым темпераментом, уже загорелась этой новой, грандиозной идеей, как сухая трава от искры. "Нет, Леночка, это не выдумки и не фантазии! Это чистая, проверенная наука! Вдруг у него скрытый, опасный синдром эмоциональной турбулентности? Или, упаси господи, хроническая, глубокая нестабильность настроения? Сейчас это распространено у каждого третьего, особенно у зрелых, занятых мужчин за тридцать. Я настаиваю: пусть пройдёт полное, всестороннее обследование!" Под этой загадочной "нестабильностью" она подразумевала мою скромную, безобидную привычку иногда повышать голос во время жарких, страстных споров о том, куда поехать в долгожданный, летний отпуск – на тёплое, лазурное море или в тихую, зелёную деревню к родственникам. Отказаться от этой затеи значило бы открыто расписаться в собственной "бурности" и "непредсказуемости", так что я, тяжело вздохнув, смиренно согласился. Наивно, глупо думал, что отделаюсь парой простых, рутинных тестов в ближайшей поликлинике. О, как же я глубоко, трагически ошибался в своих расчётах!

Первым делом меня направили к главному, авторитетному психотерапевту района, доктору наук Евгению Борисовичу Ковалёву – человеку с богатым, многолетним опытом. Его уютный, просторный кабинет был как из старого, классического фильма: высокие стопки толстых, пыльных книг по психологии и философии, мягкий, удобный диван с плюшевыми подушками, на стене – большой, вдохновляющий плакат с мудрой цитатой великого Фрейда, а в воздухе витал лёгкий, освежающий аромат мятного чая, смешанный с запахом старой бумаги. Доктор, солидный мужчина лет шестидесяти с седыми, аккуратными висками и добрым, но проницательным, всевидящим взглядом, внимательно выслушал мою длинную, запутанную историю, почесал гладкий, ухоженный подбородок и сказал задумчиво, с ноткой научного энтузиазма: "Интересный, редкий случай. Феномен проективной семейной динамики в полном расцвете. Давайте разберёмся по-научному, систематично и глубоко." И вот началась моя личная, эпическая эпопея, которую я позже окрестил "Операцией 'Штиль в доме'", полная неожиданных поворотов, испытаний и открытий.

Сначала – подробное, многостраничное анкетирование. Мне выдали толстую пачку белых, чистых листов, где нужно было честно, подробно отвечать на хитрые, каверзные вопросы вроде: "Как часто вы чувствуете, что мир вокруг вас вращается слишком быстро, хаотично и неконтролируемо?" или "Представьте, что ваша семья – это крепкий, надёжный корабль в океане жизни. Вы – смелый капитан, простой матрос или грозный, холодный айсберг?" Я старался отвечать искренне, от души: "Иногда чувствую, что мир – как безумная, головокружительная карусель после шумного праздника, но стараюсь крепко держаться за руль." Доктор читал мои ответы с сосредоточенным, серьёзным выражением лица, кивал одобрительно и записывал что-то в свой потрёпанный, кожаный блокнот, бормоча под нос: "Занятно, весьма занятно... Это открывает новые грани."

Второй этап – сеансы глубокой, медитативной визуализации. Я сидел в удобном, мягком кресле, закрывал уставшие глаза, и Евгений Борисович гипнотическим, успокаивающим голосом описывал яркие, живые сценарии: "Представьте, что вы на спокойном, зеркальном озере под ясным, голубым небом. Волны лижет лёгкий, нежный бриз. А теперь – ваша тёща плывёт на изящной, белой лодке и дружелюбно машет вам рукой." Я пытался полностью расслабиться, но в голове упрямо крутилось: "А если она начнёт строго учить, как правильно, эффективно грести?" После каждого такого сеанса мы тщательно, детально разбирали мои ощущения и эмоции. "Вы чувствуете лёгкое, едва заметное напряжение в плечах? Это верный признак скрытой, внутренней бури. Работаем дальше, упорно и методично!"

Третий этап оказался самым неожиданным, авантюрным и волнующим. Меня отправили на "полевые практики" в большой, зелёный городской парк, где я должен был внимательно наблюдать за обычными, простыми людьми и фиксировать свои реакции в специальном, потрёпанном журнале. "Идите, Николай Петрович, и смотрите, как другие справляются с повседневными, мелкими штормами жизни," – напутствовал доктор с тёплой, ободряющей улыбкой. Я сидел на старой, деревянной скамейке под раскидистым, вековым дубом, видел, как молодая пара бурно ругается из-за вкусного, тающего мороженого, как капризный ребёнок устраивает истерику, и записывал аккуратно: "Чувствую искреннюю empathy, но не сильное, гневное раздражение. Может, я не такой уж грозный, разрушительный буревестник?" Вечером отчитывался доктору, и он хмыкал удовлетворённо: "Прогресс налицо, очевидный и впечатляющий. Ваша внутренняя устойчивость растёт день ото дня."

Но это было только начало моей длинной, извилистой пути. Четвёртый этап – групповая, коллективная терапия в теплом, дружеском кругу. Меня включили в специальный, закрытый кружок "Семейные гармонизаторы", где собирались такие же "подозреваемые" в эмоциональной нестабильности – разные, интересные люди. Там был солидный дядечка, который срывался на жену из-за напряжённого, захватывающего футбола, эксцентричная тётенька, которая устраивала громкие скандалы по пустякам, и даже молодой, импульсивный парень, который просто "слишком эмоционально, страстно" реагировал на свежие, тревожные новости. Мы делились своими личными, сокровенными историями, играли в забавные, ролевые игры: "Теперь вы – строгая тёща, а я – терпеливый зять. Давайте страстно спорим о переменчивой, капризной погоде." После таких интенсивных сессий я возвращался домой совершенно вымотанный, уставший, но с новым, свежим ощущением, что учусь держать твёрдое, непоколебимое равновесие в любой ситуации.

Пятый этап – строгие, научные медицинские тесты. ЭЭГ, чтобы проверить мозговые волны на скрытую "турбулентность" и хаос, анализы крови на уровень опасных, стрессовых гормонов, даже УЗИ щитовидки – вдруг там прячется коварный, тайный источник моих "бурь". Добродушная медсестра, беря кровь из вены, сочувственно вздыхала: "Ох, милый человек, зачем вам это нужно? Вы ж совершенно нормальный, как все вокруг." А я отвечал с грустной улыбкой: "Для мира и гармонии в семье, сестрица. Для тихого, спокойного счастья." Результаты оказались в пределах строгой нормы, но доктор сказал твёрдо: "Это ещё не конец нашего пути. Нужна полная, авторитетная комиссия для окончательного вердикта."

Комиссия собралась через две долгие, томительные недели в большом, светлом зале. Три уважаемых, опытных специалиста: сам Евгений Борисович, его коллега-психиатр – строгая женщина с острыми очками на золотой цепочке и пронизывающим взглядом, и приглашённый эксперт – семейный психолог из соседнего района, солидный дядька с ароматной трубкой и видом древнего, мудрого мудреца. Они тщательно изучали мою толстую, объёмную папку: анкеты, журналы наблюдений, графики мозговых волн. Шептались тихо, спорили горячо. Наконец, Евгений Борисович встал и провозгласил торжественно, с ноткой триумфа: "Дамы и господа! Перед нами – редкий, образцовый пример эмоциональной устойчивости! У Николая нет ни хронической, разрушительной турбулентности, ни глубокого диссонанса! Его реакции – как тихая, надёжная гавань в бушующем океане жизни. Он заслуживает Великого Диплома Устойчивости к Семейным Бурям!"

Мне вручили красивый, торжественный документ на плотной, кремовой бумаге, с золотым, блестящим тиснением и множеством официальных, круглых печатей. "ДИПЛОМ № 147 о признании гражданина Иванова Н.П. лицом, обладающим высокой, непоколебимой степенью эмоциональной стабильности, не представляющим никакой угрозы для теплого, семейного климата и способным выдерживать любые бытовые, повседневные штормы." Внизу мелким, аккуратным шрифтом приписка: "Рекомендуется ежегодное, обязательное подтверждение для поддержания почётного статуса."

Домой я вернулся настоящим, сияющим героем, полным гордости. Агриппина Семёновна, внимательно прочитав диплом своими острыми глазами, хмыкнула недовольно, но смиренно: "Ну, если уважаемые врачи говорят так..." Её былой, неукротимый энтузиазм поугас, как догорающий костёр. Теперь этот величественный диплом висит в нашей уютной гостиной, в изысканной рамке под прозрачным стеклом, рядом с тёплыми, семейными фото и сувенирами. Когда тёща заводится по поводу моих "нервов" и "импульсивности", я просто молча, выразительно киваю на стену: "Смотрите, мама, это официально, научно подтверждено." Маленькая Катюша теперь спрашивает с восторгом: "Дядя Коля, ты теперь как настоящий, бесстрашный супергерой – не боишься никаких бурь и ураганов?" А мы с Леной хором, весело отвечаем: "Да, и это всё благодаря тебе, наша умница!"

Евгений Борисович стал нашим верным, негласным семейным консультантом и советчиком. Раз в год я прихожу к нему на "техосмотр": мы пьём ароматный, горячий чай за круглым столом, болтаем о жизни, о радостях и трудностях, он тщательно проверяет, не накопились ли новые, коварные "вихри" в моей душе, и ставит свежую, официальную печать. "Вы, Николай Петрович, – мой самый любимый, стабильный пациент," – говорит он с теплой, отеческой улыбкой. "В этом безумном, хаотичном мире, где все носятся как угорелые, вы – настоящий островок спокойствия, гармонии и мира." И я полностью соглашаюсь, кивая головой. Ведь тёща, сама того не ведая, подтолкнула меня к чему-то гораздо большему, глубокому. Теперь у нас в доме не просто диплом – это наш собственный, величественный манифест. Напоминание о том, что чтобы пережить все семейные бури, вихри и ураганы, иногда нужно пройти через настоящий шторм бюрократии, испытаний и самоанализа и выйти с бумагой в руках. С бумагой, которая громко, уверенно говорит: "Я – твёрдая, непоколебимая скала. И меня не сдвинуть с места." А в нашей огромной, прекрасной стране, где даже переменчивая погода может стать поводом для жаркого, бесконечного спора, такой манифест – это настоящая, бесценная ценность. Спокойная, надёжная, вечная и с официальной, круглой печатью.

Антисемитизму - НЕТ!

Согласно Торе, живущий в России еврей обязан поддерживать Россию и соблюдать ее законы.
Установленный еще в Вавилонии принцип — Дина де-малхута Дина (закон государства это закон).
Исключение -если законы государства препятствуют исполнению установлений Торы, тогда следует уехать.

Пророк Иеремия (29:7) «И просите мира (для) того города, в который Я изгнал вас, и молитесь за него Господу, ибо при его благополучии и вы будете благополучны». Принцип молитвы за государство в котором мы живем.
На законы, ущемлявшие в правах иудеев на соблюдение ортодоксальных норм иудаизма не распространяется этот принцип. Так как в данном случае иудей обязан покинуть страну проживания. В России на государственном уровне поддержаны ортодоксальные нормы иудаизма. Поэтому для евреев Россия является государством высокой морали, как для иудеев соблюдающих ортодоксальные нормы иудаизма.
Ща у еврейчиков моих, чую, все по песенке будет.
«Если очень захотеть, можно в космос улететь»
На жопной тяге.
Вообще, послушав маланские крики и оценив умственный уровень соплеменников я поначалу испытал испанский стыд. Но! После пришел к оптимистичным выводам.
Антисемитизм изначально замешан на зависти. Еврейскому уму, хватке, юмору, жизнелюбию, остроумию…
А чему завидовать у этих ручных доверчивых идиотов? Там же мрак… Из ума только убеждение, что он есть. Должен быть! Мама же говорила, шо он самый умный…во внешней среде, правда, не проявляется, достижений не видно ни в какой оптический прибор, но! Апломб Ротшильда владельца ипотечной халупы в Кирьят-Шмоне непоколебим!
Наблюдение за аидами вызывает ныне не зависть, а брезгливую жалость. Смотришь на них, как на завядший лютик или дохлую птичку. Вздыхаешь. Эх. А вот раньше…как все цвело и пело! Но, увы, транзит сикнул и ага…
Но! Таким образом мои соплеменники успешно борются с антисемитизмом! Скоро, уверен, он уйдет даже из анекдотов. Евреи сменят молдаван и чукч в известной серии «Тупой, еще тупее!»
Так победим! Антисемитизм! Вместе!